Послушай: все как обычно — четверг да четверг, сутулый кондуктор в глазастом троллейбусе и ты — рядом, на пыльном сидении у рекламки цирка вместо окна. Послушай: все как обычно — я мало спал, веки мешками несу и весело-лениво болтаю ересь; ты слушаешь — но только так, лениво. Потом вдруг солнце брызнуло, и я — к тебе, а ты — ко мне, и, знаешь (нет, правда, если знаешь, скажи, потому что я не знаю), как будто бы впервые тебя увидел, глаза твои — непонятно-голубые в обрамлении ресниц. Я раньше думал, что такой цвет бывает только у пшеничноголовых, а у тебя шапочка-то бурая. Как странно. Нет, серьезно, — как странно. Смешалось в груди, и я не сразу понял, что это не бутерброды и кофе в желудке запрыгали на кочках и выбоинах, это сердце — самое настоящее. Я и раньше догадывался, что оно у меня есть, потому что все-таки стучит и бывает страшновато, а в ту секунду убедился и поверил — есть. Только оно какое-то другое теперь, знаешь (прошу, скажи, что
з н а е ш ь), мягкое, нежное, напоенное. Если б я тебе такое вслух сказал, ты бы засмеялся. «Что за слова? Глупости. Не смущай». А мне теперь хочется! Хочется смущать. Так что и дальше буду я смотреть в твои понятные теперь голубые глаза под опахалами ресниц и болтать ересь, но другую: что-то про сладкую дрожь в коленках, бархатистость рук твоих и несравненный запах кожи, а еще, конечно, про любовь.
Послушай: про любовь.